Ну, думаю, дела… Ладно, смотаюсь, а там видно будет». Быстро завтракаю, натягиваю свитер, джинсы, спускаюсь в метро и мчусь по указанному адресу.
А там уже сидит его давний друг — Владимир Матецкий. Погоняли они меня по сольфеджио и попросили что-нибудь сыграть на свой вкус. Сажусь за инструмент, играю кусочек из полонеза Огиньского, что-то из Виктора Цоя, пару песен группы «Технология».

Закончил, закрыл крышку пианино, сижу молчу. Они — тоже. Юра говорит: «Спасибо. Созвонимся». Выхожу на улицу, думаю: «Ну раз ничего не сказали — значит, не понравилось. Ну и ладно, мне-то что? Зато с такими людьми познакомился! Маме расскажу». В детстве я часто распевал мамину любимую песню Матецкого «Лаванда». Тогда в «Крестьянке» и «Работнице» печатали ноты и слова популярных песен, и я, мальчишка, чтобы сделать ей приятное, разучивал их и играл вечерами. О шоу-бизнесе не мечтал, учился себе и учился, подумывал о совместном бизнесе с дядей. Вообще-то в детстве я мечтал стать офицером-десантником, собирался поступать в Рязанское воздушно-десантное училище. После восьмого класса стал курсантом Кишиневского суворовского училища. Но мне ужасно не понравилась атмосфера — дедовщина, драки. Как-то раз меня избили пятеро второкурсников — что я один мог сделать? Но поклялся отомстить. Переловил их по одному, вмазал по лицу черенком от лопаты. Начальство маму вызвало, открытым текстом сказало: «Трудно будет вашему мальчику», — и мне пришлось из училища уйти. Это я к тому, что в принципе мало чего боюсь. Мандража — подойду ли я знаменитому продюсеру Айзеншпису — не было.

…Он позвонил через три дня: «Влад, срочно приезжай». И я снова поехал на Сокол. И снова там был Матецкий. Оказалось, специально для меня он написал песню «Дороги, по которым мы идем». Через неделю мы ее записали.

Юра сразу обозначил: сказал, что собирается записать со мной песни известных авторов, мы опробуем их на каких-нибудь площадках и, если «выстрелит», подумаем о выпуске альбома. Но для начала Айзеншпис придумал один хитрый ход.

Два-три месяца песня «Дороги, по которым мы идем» крутилась по всем радиостанциям, в то время их было немного. Причем начиналась она всегда неожиданно, без объявлений. Кто поет, как выглядит исполнитель — известно не было. Потом вышла вторая песня, «Пляжный фотограф», — и стала хитом. Страсти накалились. Но Айзеншпис не торопился меня никому показывать! Как-то раз прихожу на лекцию, а у кого-то из ребят был с собой радиоприемничек. В перерыве между парами включили. Девчонки начали танцевать под песенку, а мне смешно: «Что будет, если им сказать, что ее пою я?» Удержался…

Мой дебют на публике состоялся в Батуми 31 августа 1993 года на фестивале «Солнечная Аджария». Это был фурор! Зал рукоплескал минут десять. Когда вижу свои первые видеозаписи, поражаюсь — как этому можно было аплодировать?! Неловкие движения, я какой-то деревянный — что нравилось народу, непонятно.

Но у Айзеншписа было невероятное чутье на успех. Взять, к примеру, выбор песен. После моего феерического выступления в Батуми композиторы тоннами понесли Юре песни для меня — и неизвестные авторы, и мэтры: Резник, Добрынин, Шаганов. Юрий Шмильевич выбирал, показывал мне. Я с ним частенько спорил, все-таки у меня классическое музыкальное образование, и убеждать умею. Юра соглашался, но иногда произносил коронную фразу: «Спой эту песню для меня! Пусть это будет мне подарком». Так в моем репертуаре оказались «Вечерочки-вечерки», которые до сих пор просят исполнить на каждом концерте. А ведь когда я услышал песню в первый раз, уперся: «Не нравится! Слишком просто, примитивно». Юра говорит: «Ты не понимаешь, это хит». С песней «Наташка» вышла та же самая история.





Сташевский разбился!

Влад: Как только в эфире зазвучали мои песни, жизнь изменилась кардинально. Второй курс я еле дотянул, хотя до этого учился вполне прилично. Просто начались гастроли, вышел первый альбом, работы невпроворот. В моем окружении находились «доброжелатели», которые говорили: «Да брось ты на фиг эту учебу! Ты звезда!» Но я так не думал, отдавал себе отчет в том, что жизнь состоит из черных и белых полос. Сегодня меня знают, а завтра забудут. Так что иметь нормальную профессию необходимо.

На третьем курсе перевелся на заочное отделение. Концерты шли нон-стоп, за неделю мы проезжали десяток городов, и в каждом — по два выступления. Не до учебников было, хотя честно таскал их с собой, старался по возможности заниматься. По сорок концертов в месяц я давал шесть лет подряд, с 1993 по 1999 год включительно.

Дошло до того, что перестал запоминать, в каком городе нахожусь, — каша была в голове! Концерты проходили в одинаковых Дворцах культуры. Передвигался по любому ДК уверенно, даже если был там впервые. Однажды казус вышел. Говорю со сцены: «Здравствуй, Ярославль!» В зале гробовая тишина, потом перешептывание. Гриша-гитарист шепчет в спину: «Влад, это Тула…» Я быстро нашелся: «Здравствуй, Ярославль!» — говорил я вчера. Завтра скажу: «Привет, Омск!» А сегодня говорю: «Привет, Тула!»

В материальном смысле все стало прекрасно. Купил машину, потом другую, квартиру, дачу. Мама до сих пор живет в том доме, который я приобрел в конце 1990-х в тридцати километрах от Москвы. Тогда это было легко.

Однажды я вышел во двор, встал между двумя своими машинами, «кадиллаком» и «фордом», и задумался: а зачем мне два автомобиля?! «Влад, стоп-стоп-стоп… — сказал я себе. — Скоро крыша поедет. Слишком уж многое себе позволяешь!»

У популярности оказалось немало темных сторон. Чуть не каждый день в какой-нибудь бульварной газетенке всплывало мое имя. Сначала выяснилось, что зовут меня Славик Твердо­хлебов. Видимо, в каком-то интервью я успел рассказать о девичьей фамилии моей мамы. Но сам я с рождения ношу фамилию отца, и зовут меня Владислав.

Стали появляться «воспоминания» девушек, мною якобы изнасилованных. Я тогда молодой был, зачем-то начинал оправдываться. А журналисты меня подлавливали, звонили и говорили: «Вот, Влад, мы записали интервью той девушки, хотим опубликовать». Я кипятился: «Когда это все было, по ее словам? Место, время?» Открывал графики — и оказывалось, что от упомянутого города я в то время был вообще за тысячу километров. А однажды крупными буквами написали: «Сташевский разбился!» И гораздо более мелким шрифтом шло пояснение: «Ничего страшного не произошло, случилось просто легкое ДТП, машина поцарапана». А вот мою бабушку, случайно в тот день проходившую мимо газетного киоска, чуть удар не хватил! Поймал бы того урода, который заголовок придумал, снес бы ему голову.



Юра мог перекрыть мне кислород

Влад: Все было здорово, мне очень нравилось петь, но однажды я осознал, что творчество ради творчества закончилось. Начался элементарный чес, и драйва от выхода на сцену я больше не получаю. Шел 1999 год. Тогда-то мы с Юрием Шмильевичем и разругались вдрызг. Он продолжал видеть во мне пацана, которого вывел на эстраду. А мне уже 25, я вырос и ощутил, что запас прочности нашего с ним творческого союза практически исчерпан. Началось недопонимание, недомолвки. Как-то журналисты у меня спрашивают: «Как вы относитесь к новым проектам Айзеншписа — Кате Лель и Никите?» А я о них вообще впервые услышал! Но изобразил спокойствие, хотя внутри все клокотало от возмущения: «Отличные ребята, мы дружим». Звоню Юре: «Что за фигня?! Почему я не в курсе?» Конечно, он имел право заниматься любыми проектами, но мне казалось, что мог бы мне об этом и рассказать. Ведь новые артисты требовали серьезных финансовых вливаний. Черная кошка пробежала между нами и по другому поводу. Начались задержки зарплаты, к тому же выплачивалась не вся сумма. К примеру, прошло десять концертов, а Юра рассчитывается за семь. Потеря доверия всегда неприятна… Пришлось мне поднять график, самому все пересчитать. В последний наш с ним год он неважно себя чувствовал, перестал ездить на гастроли. И организаторы концертов начали общаться со мной напрямую. Однажды один жмет мне руку, говорит: «Влад, с удовольствием пригласим вас еще раз, только можно подешевле? Вот хотя бы за такую сумму…» И называет цифру, от которой я чуть дар речи не потерял: она оказалась в два раза выше той, которую называл мне мой продюсер. Я разозлился, вернулся в Москву и сразу к Юре: «Позвони по поводу моего концерта, только включи громкую связь. И давай проясним финансовый вопрос». А он: «Да-да-да… Ставка изменилась, я просто забыл тебе сказать, извини!» Пришлось пригрозить: «Юрий Шмильевич, если подобное повторится, мы прощаемся с вами». Но через какое-то время он снова меня обманул, и тогда я хлопнул дверью. Ушел.

Юра мог перекрыть мне кислород и запретить использование песен и клипов. Но он оставил все это мне. Всю жизнь буду за это ему благодарен.

В первый год после нашего расставания мне пришлось сложно. Айзеншпис не мешал, но и не содействовал. Когда ему звонили и спрашивали, как со мной связаться, отвечал: «Кажется, Влад закончил концертную деятельность».

Год я просидел дома, лихорадочно соображая, на что жить. Заканчивалась отложенная на черный день наличность. В то время и личной жизни у меня не было никакой, я разошелся с Ольгой, матерью своего старшего сына Даниила, жил один, и меня вообще мало что радовало.

К счастью, в это время стал набирать обороты Интернет. Я создал свой сайт, и снова валом пошли звонки, предложения выступить то там, то здесь. Черная полоса сменилась белой, и не только в творчестве. Потому что я встретил Ирину.

Окончание интервью
Главная страница
Все интервью